«Орки» с Востока. Как Запад формирует образ Востока. Германский сценарий - Дирк Ошманн

одним из немногих, кто в те времена приезжал учиться в Штаты. Такой редкий гость был своего рода диковинкой.

Диковинкой я и остался, правда, не в США, а в Германии. Один из немногих профессоров восточного происхождения, получивший право преподавать на гуманитарном факультете немецкого университета. В 2011 году, приехав в Лейпциг, я оказался первым с Востока, кто занял должность профессора современной германистики. С тех пор лишь немногие поднимались так высоко в иерархии, и все они значительно моложе меня. А поскольку они изрядно моложе, их затруднительно идентифицировать как восточных немцев, их академическая карьера, в отличие от моей, началась уже в западных условиях с западными возможностями в западных университетах. Они, как и многие другие, стыдятся своего происхождения, поэтому избегают любого намека на стигматизированное прошлое в своей публичной самопрезентации, в том числе и на своей домашней страничке. Один коллега-профессор из Берлинского университета представился мне: «Осси под прикрытием». Он скрывает, откуда он родом, так как это выставит его в невыгодном свете. Он не только стыдится своего происхождения, но и подчеркивает свое зыбкое положение на занимаемой должности. От коллег с кафедр философии и истории знаю, что в их дисциплинах ситуация еще радикальнее, там на профессорской должности нет почти никого с Востока[87].

Когда я приехал в Лейпциг, коллеги то и дело подступали ко мне с вопросом, как я чувствую себя на Востоке, – что показалось мне по меньшей мере странным. «Прекрасно, – отвечал я всякий раз. – Я сам отсюда». Они такого не ожидали, и немудрено, ведь до сих пор профессора и профессорини в восточных университетах сплошь с Запада. В Институте германистики Лейпцигского университета та же картина, что и в ректорате: последние двенадцать лет здесь распоряжаются исключительно западные немцы. Так что для организаторов цикла лекций «Перспективы через осмысление» я, с моим прошлым, оказался счастливой находкой, ибо пресловутую «восточную идентичность» вполне естественно обсудить с восточно-немецким профессором. Собственно, у них и не было особого выбора, попробуй-ка на этом уровне еще кого-нибудь найти! С другой стороны, надо отдать им должное: они не стали приглашать к разговору на тему Востока «специалиста» с Запада. Но, как ни крути, судьба сыграла с ними злую шутку: ошибкой было меня спрашивать и ошибкой было бы не спрашивать[88].

Университеты охотно позиционируют себя как места высочайшей морали, с гендерно корректными текстами, с «профессоринями», которые даже не станут читать гендерно не маркированные тексты, с равными правами для всех, включая сотрудников с ограниченными возможностями, с кампаниями по интернационализации и диверсификации, с требованиями обучать с учетом этих особенностей. Это признание неравных возможностей правильно, и, конечно, неравенству следует противодействовать институционально. Однако выходцы из восточных земель из всего этого исключены. Их без труда мы найдем в секретариате, среди технического персонала и администраторов низшего уровня, но не в академической среде, ни с профессорской степенью, ни с профессорской должностью. Таким образом, возникло классовое общество, расслоенное исключительно по происхождению.

Итак, западногерманское – в первую очередь, мораль – во вторую. Мораль, которая институционально демонстрируется и преподносится как справедливость, в принципе ничего не стоит, даже в качестве символической политики, а если чего-то и стоит, то за счет Востока, и не только в финансовом плане.

Но где искать причину такого громадного структурного дисбаланса? Ответ, который лежит на поверхности: «осси» сами по себе некомпетентны, ленивы, в общем, не способны на что-то большее. Мне могут возразить, что я перегибаю палку, что столь грубого предубеждения нет и в помине или, во всяком случае, давно нет. Разве? Я часто встречаю такие суждения даже у моих глубокомысленных коллег, правда, в утонченной риторической форме. Не так давно заведующий кафедрой истории в Йенском университете, потомственный западный немец и к тому же пользующийся особыми вековыми привилегиями, на торжествах, посвященных тридцатилетию объединения Германии, так объяснил то обстоятельство, что никто из восточных студентов, кому ко «времени перемен» было 20–25 лет, впоследствии не получил звания профессора: они просто были необразованны и не способны к дискуссии, а посему и не могли претендовать на профессорскую должность in the long run[89]. Quod erat demonstrandum[90][91].

На мой взгляд, причина вовсе не в недостаточном образовании или отсутствии языковых и разговорных навыков. Вернемся в Йену, где я учился с 1986 по 1992 год. Рожденный в 1967 году, я как раз попадаю в эту самую когорту «необразованных». На философском факультете Йенского университета в середине девяностых преподавательский и научно-исследовательский состав профессорского уровня был почти полностью замещен выходцами с Запада[92]. Смена элит происходила из-за разнообразных идеологических и политических осложнений с прежним научным сообществом, зачастую резонно, особенно в тех случаях, когда было доказано, что действия одних ущемляли права и свободы других и совершались агентами Штази бывшей ГДР. Разумеется, почти все новоназначенные ученые с Запада привозили с собой и своих аспирантов и докторантов. Тем самым почти все университетские горизонты, которые были доступны, оказались закрыты для молодых научных сотрудников с Востока – они остались не у дел, по крайней мере в Германии. Причем это коснулось не только тогдашних аспирантов и кандидатов, но и – что́ здесь кроется, непреднамеренная оплошность или вероломный умысел? – студентов, выросших в течение следующих трех десятилетий. Политические врата, открывшиеся в 1989 году, в девяностые годы были институционально захлопнуты: с одной стороны, новыми структурами, с другой – конкретными деятелями. Такая радикальная смена научных элит, растянувшаяся на поколения, которая с небольшим фазовым сдвигом происходила и в других университетах Восточной Германии[93], привела к тому, что и по сей день, по крайней мере в гуманитарных науках, профессорские ставки редко достаются ученым восточно-немецкого происхождения, поскольку лишь немногие имели хотя бы шанс подготовиться к таким должностям. Пути приобретения компетенции были просто заблокированы[94]. И тридцать лет спустя после падения Стены ситуация не изменилась, потому что, как хорошо известно, элиты готовят молодую смену из собственной касты методом непотизма. Несмотря на вторую волну назначений, начиная примерно с 2010 года философские факультеты на Востоке остаются почти исключительно департаментами, управляемыми западными персонами для западных персон, не говоря уже о политике назначений в университетах самого Запада. Впрочем, такое положение никого не заботит. Ну, действительно, чего ради тем, кто снимает пенки, переживать за судьбу каких-то маргиналов?

Что это значит и как выглядит, я узнал на собственном опыте, поучаствовав в действе, которое в конечном итоге свелось к showdown[95], а именно к вопросу: кого выбрать, западного немца или восточного? Оба подходили по всем параметрам. Дама-профессор заметила,